Всемирный следопыт, 1926 № 11 - Страница 27

__________

Родился я в Сан-Франциско в 1876 г. В пятнадцать лет я уже был мужчиной, и, если у меня бывало несколько лишних центов, я их тратил на пиво, а не на сладости, так как я считал, что покупать себе пиво более «мужественно». Теперь, когда мне больше тридцати, я ищу ту молодость, те мальчишеские годы, которых у меня никогда не было, и я теперь менее серьезен, чем был когда-либо прежде. И, кажется, я найду эту утраченную молодость.

Первое, что я начал в жизни сознательно воспринимать, — это ответственность и обязанности. Я не помню, чтобы когда-либо кто-нибудь учил меня читать и писать, — к пяти годам я уже читал и писал. Помнится, что первая школа, которую я посещал, была в Аламеде. Но это длилось недолго: родители увезли меня на ферму, где разводили скот, и уже с восьми лет я сделался настоящим ковбоем.

Вторая школа, которую я посещал и где я пытался кое-чему научиться, находилась в Сан-Мате и была довольно-таки нелепым заведением.

Все мы, ученики, помещались в одной комнате, и класс от класса отличались только тем, что были рассажены за отдельными партами.

Бывали дни, когда мы совсем не занимались, так как учитель наш очень часто напивался мертвецки-пьяным, и в таких случаях, обыкновенно, один из старших учеников колотил его немилосердно. Чтобы не оставаться в долгу и не нарушать равновесия, учитель тогда колотил нас, младших, и по этому можно себе представить, какая это была школа…

Никто из моих близких никогда не проявлял никаких литературных наклонностей или вкусов, если не считать, что мой прадед, родом из Уэльса, был окружным писарем…

В те времена единственной пищей для чтения служили мне дешевые романы, которые я брал у рабочих, и газеты, в которых прислуга упивалась приключениями бедных, но добродетельных продавщиц столичных магазинов.

Благодаря такому подбору литературы, естественно, взгляды мои на жизнь установились весьма условные, но, так как я рос очень одиноким, я читал все, что попадалось под руку. Я долго находился под впечатлением романа Уйда «Сигна», который я периодически перечитывал в течение двух лет. До зрелых лет я так и не узнал конца романа, так как в моем экземпляре не хватало последних глав, и я продолжал вместе с героем и подобно ему оставаться в неведении, как поступит с ним, в конце-концов, судьба.

Если не ошибаюсь, «Сигна» начинается словами: «Это был всего на всего маленький мальчик», — а тем не менее он мечтал сделаться великим музыкантом, у ног которого будет лежать вся Европа. Я тоже был всего лишь маленьким мальчиком, — почему бы и мне не стать тем, чем мечтал сделаться «Сигна»?!..

Жизнь на калифорнской ферме еще тогда мне казалась самым скучным существованием, какое можно себе представить, и я только о том и мечтал, как бы удрать и посмотреть мир. Даже тогда что-то внутри меня нашептывало и толкало на другую жизнь, и, хотя окружающие меня условия были далеко не прекрасны, я с детства стремился к красивому…

Мне еще не было одиннадцати лет, когда я покинул ферму и переехал в Оклэнд, где я проводил почти все свое время в «Бесплатной Публичной Библиотеке», жадно читая все, что попадалось под руку. Благодаря полному отсутствию моциона и движения, — я целыми днями не выходил из библиотеки, — у меня стало развиваться нечто вроде предварительных стадий пляски св. Витта.

По мере того, как я начинал узнавать мир, одно за другим быстро стали приходить разочарования. В то время я зарабатывал себе средства к существованию торговлей газетами на улицах, потом поступил на жестяную фабрику и с тех пор до шестнадцати лет я переменил тысячу и одно различных занятий, — работа и школа, школа и работа. Так пробегали дни и годы.

Затем меня охватила страсть к приключениям, и я ушел из дому. Не убежал, а просто ушел… пошел в гавань и примкнул к компании так называемых «устричных пиратов», занимавшихся ловлей устриц без разрешения. Теперь уже прошли дни этих устричных пиратов, но, если бы я тогда попался во всех своих проступках, связанных с нарушением закона о ловле устриц, меня присудили бы в общей сложности не менее, чем к пятистам годам тюремного заключения.

Потом я поступил матросом на шхуну, пробовал также свои силы в качестве рыбака. Как это ни странно, но следующее мое занятие было — служба в «рыболовной полиции», которой было поручено задержание всех нарушителей законов о рыбной ловле.

Через некоторое время я опять записался в матросы, отправился к японским берегам на ловлю тюленей и попал даже в Берингов пролив. После семи месяцев охоты за тюленями я снова вернулся в Калифорнию и то нанимался чернорабочим нагружать пароходы углем, то просто таскал в гавань всякие товары, затем поступил на джутовую фабрику, где и работал с шести утра до семи вечера.

В мои случайные и редкие школьные годы я писал обычные классные сочинения, которые заслуживали обычные похвалы, а когда я работал на джутовой фабрике, я иногда делал кое-какие попытки писать серьезно. Работа на фабрике отнимала у меня тринадцать часов в день, и, будучи нрава веселого, свободное время я пытался использовать как можно беспечнее, так что для писания оставалось мало времени.

Но вот как-то сан-францисская газета «Призыв» об'явила конкурс на статью описательного характера. Моя мать стала убеждать меня попробовать свои силы и постараться получить премию. И я сел писать, избрав темой: «Тайфун у Японских берегов». Усталый, сонный, зная, что мне придется быть на ногах уже в половине шестого, я начал писать в полночь и писал без передышки, пока не написал двух тысяч слов, — максимальное количество, определенное условиями конкурса, — и не только не исчерпал своей темы, но не разработал ее и до средины. На следующую ночь при тех же условиях я снова сел писать и прибавил еще две тысячи слов, кончив статью. Третью же ночь я потратил на вычеркивание лишних двух тысяч слов, чтобы удовлетворить условиям конкурса. В результате я получил первую премию; вторая и третья достались студентам Станфордского и Берклейского университетов.